Кепка, вишенка, бокал...
Они обнимаются в коридоре:
- Ты куда пропал? Сказал, через 15 минут.
- Ты же сказала, чтобы я подождал, ты полезешь в ванную. Ждал на улице.
- С ума сошел? Я пошутила. У тебя есть ключи. Кофе? – и, не дожидаясь ответа, насыпает в хрустальный стакан в мельхиоровом подстаканнике ложку кофе и две сахара.
Они знакомы пятнадцать лет. Почти семь прожили вместе.
Она ходит по кухне и болтает.
- Ты не представляешь, как он меня задолбал! Я устала, как собака. Сижу за столом и думаю: «Дорогой мир, поговори со мной. Граффити на стенах, обложками книг, еще как-нибудь. Скажи мне что-нибудь хорошее». И тут в мессенджере сигнал. Открываю – «ты будешь издаваться?». Я в ответ – «не думала об этом». И мне приходит «издавайся, я нарисую для тебя иллюстрации». Представляешь? И мне стало страшно. Синдром самозванца. Ну какой я писатель? А потом иду по набережным домой, поворачиваю голову, а на том берегу, на стене Красного Октября во всю стену плакат – «Хочешь, чтобы твой портрет был здесь?» И думаю, блин, хочу! Хочу! А вечером вдогон еще и режиссер. И уболтал меня написать сценарий. Ты представляешь? Минута фильма — это страница сценария. Боже, как я буду это писать? Я никогда такого не писала.
- Я всегда говорил тебе, что ты талантлива, девочка. Наконец-то ты это поняла.
- Слушай, ну я видимо правда талант – это уже третий режиссер. Или четвертый? Да, похоже четвертый. Только я к этому никак не привыкну. И сценарий – это же огромной объем работы! А если еще и книга…. И у меня же работа. Могу писать только вечерами и утром. Боже, во что я опять ввязалась.
Он рассказывает ей о законах развития инфляции. Она ему – о тенденциях рынка недвижимости. Он садится в кресло у окна, кот устраивается рядом с ним на столе и бодает его лбом, требуя внимания. Они перебивают друг друга и смеются.
- Десять минут. Высушу волосы и едем. Он кивает головой, отхлебывая остывший кофе:
- Сладкий…
- Ты же всегда пьешь сладкий.
- Нет. Слежу за сахаром.
Она теряется:
- Извини. Давай вылью, и сделаю другой.
- Да не надо, допью.
Они выходят на улицу:
- Дойдем до банка? Я деньги сниму.
- Давай, и зайдем в магазин, куплю сигарет. Сенатор нигде не найти.
Через двор и детскую площадку в банкомат. Она что-то рассказывает, активно жестикулируя, он отвечает, кивая головой. Они подходят к кассе:
- Как обычно?
- Да.
Он забирает две пачки Сенатора, они садятся в машину.
- Ты уверена, что сможешь найти этот дом? Семь лет прошло.
- Да, конечно. Там слева был одноэтажный особнячок, а потом какой-то сквер, а потом сразу направо. Я помню. Я точно найду, не беспокойся, мы их найдем.
У него проблемы. Нужен юрист, который помогал им лет семь назад. Они не помнят ни имени, ни названия юридической конторы, ни адреса, только район. Он паркуется на Поварской.
- Давай пойдем от офиса, я так быстрее найду. Нет это не та улица, нужно на параллельную. А где были твои окна? Забыла, представляешь.
- На третьем этаже. Где балкон.
Они идут по параллельной улице. Она помогает себе, вспоминая дорогу вслух:
- Здесь сидели наши клиенты. Точно здесь, я помню. Ну не спорь. Они сидели у спортсменов, я помню. А потом нужно идти по прямой. Я помню, что, когда мы туда ехали, мы ехали по прямой. Нет, это не здесь. Точно. Там был особнячок слева.
- Там еще магазин был со странным шоколадом. Мы его купили, а есть не стали – гадость такая.
- Сам ты гадость. Шоколад с перцем. Темы Лебедева. Я его съела. Он был на самом углу, да? Если повернуть направо, и сразу на углу. А давай-ка сюда свернем, что-то мне кажется, это здесь.
Она поворачивает к школе и шагает к следующему зданию:
- Вот! Это здесь. Я нашла! Я же обещала тебе, что найду, - она протягивает руку к табличкам у двери – «Арт-Юрис». Точно, это «Арт-Юрис». Это они! Йеехууу! Я нашла! Я так рада, что тебе помогла! Я же говорила - у меня идеальная топографическая память! Если где-то была, обязательно найду это место.
Он шагает к двери.
- Ну, и куда ты собрался? Выходной, - они облегченно смеются. Поиски закончены.
- Пойдем туда, где шоколад, - он собирается свернуть налево.
- Ты чудовище. Ты заблудишься у собственного дома. Направо. Когда мы отсюда выезжали, мы поворачивали направо, - они сворачивают направо, - Ну вот. Тема Лебедев. Только теперь здесь его кафе, а не магазин.
- Может попьем кофе?
- А что вкуснее, наполеон или муравейник? Боже, что я делаю? Я же худею. А время есть? Тебе же нужно успеть к двум.
- Нормально. Успеваю.
Они выходят на веранду и садятся за круглый стол. Воробьи настораживаются.
Легкий поверхностный треп. Они понимают друг друга с полуслова. Они прошагали рядом через море разнокалиберных трагедий. Они умеют радоваться жизни. Лето. Суббота. Город пустой. Они одни на веранде. Московские воробьи сжимаются в кольцо вокруг их столика.
- Сейчас начнут шакалить.
- Да не. Не рискнут.
- А я тебе говорю, сейчас полезут на стол, я по их рожам вижу, - она хохочет, запрокидывая голову. Он улыбается, глядя как она смеется.
- Я люблю тебя, девочка. Я люблю тебя, - мягкий баритон, теплые глаза. Она опускает глаза к латте и снова поднимает к нему.
- Я не хочу говорить о любви. Я не хочу обсуждать эту тему.
- Я и не обсуждаю. Я констатирую факт.
Она долго молчит и смотрит ему в глаза.
- Твой уход был спонтанным? Или ты планировал это давно?
- Планировал давно.
Она запрокидывает голову и поднимает глаза. Щиплет нёбо. Смотри наверх. Смотри наверх, дорогая. Не опускай глаза.
- Посмотри мне в глаза, девочка. Почему ты на меня не смотришь?
- Потому что я начну плакать.
Улыбающиеся мужские глаза. Лучики от уголков. Солнце моё, ты так умен… У тебя такие теплые глаза. Ты не можешь быть настолько жесток. Они встречаются взглядами и снова долго молчат. Красивый седой мужчина с крупным четко очерченным ртом и упрямым подбородком. Сокрушительно женственная женщина с твердым открытым взглядом и кожаным браслетом на тонком запястье.
- Я задам тебе еще раз тот же вопрос. Скажи мне правду. Почему ты ушел?
- Не сейчас. Потом. Ты сейчас не поймешь. Ты мне веришь?
Она смотрит на облака. И чувствует, как сжимается кожа и холодеет затылок. Как щиплет небо! Боже мой, как щиплет нёбо! У него сердце. Его нужно беречь. Один раз он уже умирал в ее руках. Слезы скатываются и бегут к ушам. Сейчас потечет тушь. Он понимает, что он делает? Она имеет право сказать правду. Но у него сердце. А она не хочет помнить об этом сейчас. Глаза в глаза:
- Нет. Уже нет. Я абсолютно доверяла тебе. До дня, когда ты ушел.
Как тяжело текут по просевшим связкам слова. У него растерянный взгляд. Он молчит. Она держит паузу. Это он учил ее держать паузы в сложных разговорах - вынуждай собеседника прервать паузу первым.
- Почему ты плачешь, девочка?
- Потому что наконец я могу об этом плакать. И спросить у тебя, почему ты ушел. Потому, что, если я этого не сделаю, они снова застынут у меня внутри… Я прожила с ними полтора года. У меня такая странность – нет эмоций, когда что-то происходит. Накрывает потом. Вот накрыло.
Воробьи суетятся вокруг стола. Он кладет им крошки. Она кладет кусочек торта на ладонь и протягивает руку воробью. Мой веселый, радостный мир. Удержи меня. Прикоснись. Пусть птица сядет мне на ладонь.
- Я вернулась из поездки к тебе. Я вернулась к тебе вся. Каждой клеточкой тела. Каждой частью души. Ты ушел в этот же день.
У него больное сердце. Ему нельзя нервничать. Он звонит тебе каждое утро, чтобы спросить, как дела. Ты ему не звонишь. Ты находишь поводы не встречаться с ним. Молчи, девочка, молчи. Молчи о том, как открыла шкаф и не увидела его любимый костюм. О том, как смотрела на пустую вешалку и понимала, что он жил с тобой и договаривался с прежней семьей о возвращении. О том, что не смогла ответить себе на вопрос, зачем, за два часа до того, как уйти, он уложил тебя в постель. О том, как три недели уговаривала его кота отойти от входной двери. Как несколько дней подряд, забивая формулы в Excel, молча кричала небесам:
«Господи, Иисусе Христе, Сыне божий! Успокой мою душу! Успокой мое сердце! Успокой мой разум и дай мне силы! – и дотрагивалась большими пальцами до ногтей, считая молитвы. Тысяча. Нужно прочитать тысячу молитв. Тогда станет легче. Стало. Три дня непрерывных молитв. Кажется, стресс считают в баллах? За год ты набрала три максимума баллов – смену работы, смерть отца и его уход. И эти чертовы положительные онкомаркеры. И гребаная опухоль в третьем позвонке. Сказать ему про третий позвонок? Твое сердце здорово, девочка. Его сердце в шрамах инфаркта. Молчи. Зачем ему знать о том, как ты сидела на полу коридора рядом с котом и повторяла в зеленые глаза: «Пойдем отсюда, солнце мое. Он не придет».
Она молча плачет в облака.
- Я говорил тебе, возьми в руки шар, посмотри со всех сторон, и ты все сама поймешь.
- Видишь ли, я больше не хочу играть в игрушку «догадайся сама». Я не хочу ни о чем догадываться. Я хочу прямой ответ на прямой вопрос. Это как минимум честно.
- Потом. Я все расскажу тебе потом.
- Не парься. Я больше не буду тебя спрашивать. Проехали.
Проехали… Этот ответ был ей нужен сейчас. Ответа нет, и скользя по ее тонкой светлой коже с голубыми венками, звенящим шепотом клинка падает откуда-то сверху стеклянное лезвие гильотины. Падает и рассекает мир надвое. Двое за столом. Стеклянная стена между ними. Как же жжет нёбо, и как саднит и сжимается кожа. Все, девочка. Все. Вот она, эта стеклянная стена. Тебе осталось выплакать слезы, и ты свободна. Просто у него больное сердце. Молчи.
Она смеется растерявшемуся официанту:
- Молодой человек, дайте мне, пожалуйста, салфетку, кажется, у меня потекла тушь, - вытирает глаза и идет со смартфоном к низкому окну.
- Куда ты?
- Помнишь, я утром рассказывала про «поговори со мной вселенная»? Здесь текст на стекле. «Кепка. Вишенка. Бокал. Пузырьки. Находка», и там еще есть «Вечность». Как стихи, - она улыбается, возвращаясь к столу, - Прикольно, правда?
- Я не вижу «вечность»?
- Там, на книжной полке. Розовое слово. Ты слепая дыра и старый пень.
Они улыбаются друг другу. Воробьи таскают кусочки торта с салфетки.
- Ну ты упертая. Я же говорю, не возьмет с рук, - он снова улыбается глазами.
- Да ты мне всех воробьев распугал. Не возись и не смотри на него. Подбросишь меня до Серпуховки? Хочу заехать на Рижский за цветами.
В ее доме живые цветы. Ее дом уютен и безмятежен. Рядом с ней спокойно, легко и можно быть собой. Они болтают в машине. Он высаживает ее у Серпуховки. К двум часам он должен быть дома. В прежней семье. Той, что была до нее. Она выходит из машины, улыбается ему через окно и машет рукой. У него больное сердце. Он бывает у нее дома, когда ее нет. Она не говорит ему, что знает об этом. Он звонит ей каждое утро. Она берет трубку, но никогда не звонит сама. Она не хочет покупать цветы и поедет домой. Звонок:
- Что стряслось? Что-то забыл?
Мягкий теплый баритон:
- Девочка, улыбнись. Улыбнись.
- Я не хочу улыбаться. Я хочу забиться в угол и плакать.
Он просто не понимает, что делает. У него больное сердце. Она шагает к метро, повторяя в ритме шагов:
«Кепка. Вишенка. Бокал. Пузырьки. Находка. Вечность», - у метро разворачивается обратно и заходит торговый центр. «Кепка, вишенка, бокал, пузырьки, находка, вечность». Она возвращается домой с кучей пакетов, распахивает шкаф и относит все, что в нем висело, в мусоропровод. Одежда, обувь – выбросить все. Возвращается, снимает с себя белье, натягивает платье на голое тело. Последний комплект белья — в мусоропровод. Смотрит на пустые плечики и не торопясь начинает заполнять их новыми вещами. Кепка. Вишенка. Бокал…
- Ты куда пропал? Сказал, через 15 минут.
- Ты же сказала, чтобы я подождал, ты полезешь в ванную. Ждал на улице.
- С ума сошел? Я пошутила. У тебя есть ключи. Кофе? – и, не дожидаясь ответа, насыпает в хрустальный стакан в мельхиоровом подстаканнике ложку кофе и две сахара.
Они знакомы пятнадцать лет. Почти семь прожили вместе.
Она ходит по кухне и болтает.
- Ты не представляешь, как он меня задолбал! Я устала, как собака. Сижу за столом и думаю: «Дорогой мир, поговори со мной. Граффити на стенах, обложками книг, еще как-нибудь. Скажи мне что-нибудь хорошее». И тут в мессенджере сигнал. Открываю – «ты будешь издаваться?». Я в ответ – «не думала об этом». И мне приходит «издавайся, я нарисую для тебя иллюстрации». Представляешь? И мне стало страшно. Синдром самозванца. Ну какой я писатель? А потом иду по набережным домой, поворачиваю голову, а на том берегу, на стене Красного Октября во всю стену плакат – «Хочешь, чтобы твой портрет был здесь?» И думаю, блин, хочу! Хочу! А вечером вдогон еще и режиссер. И уболтал меня написать сценарий. Ты представляешь? Минута фильма — это страница сценария. Боже, как я буду это писать? Я никогда такого не писала.
- Я всегда говорил тебе, что ты талантлива, девочка. Наконец-то ты это поняла.
- Слушай, ну я видимо правда талант – это уже третий режиссер. Или четвертый? Да, похоже четвертый. Только я к этому никак не привыкну. И сценарий – это же огромной объем работы! А если еще и книга…. И у меня же работа. Могу писать только вечерами и утром. Боже, во что я опять ввязалась.
Он рассказывает ей о законах развития инфляции. Она ему – о тенденциях рынка недвижимости. Он садится в кресло у окна, кот устраивается рядом с ним на столе и бодает его лбом, требуя внимания. Они перебивают друг друга и смеются.
- Десять минут. Высушу волосы и едем. Он кивает головой, отхлебывая остывший кофе:
- Сладкий…
- Ты же всегда пьешь сладкий.
- Нет. Слежу за сахаром.
Она теряется:
- Извини. Давай вылью, и сделаю другой.
- Да не надо, допью.
Они выходят на улицу:
- Дойдем до банка? Я деньги сниму.
- Давай, и зайдем в магазин, куплю сигарет. Сенатор нигде не найти.
Через двор и детскую площадку в банкомат. Она что-то рассказывает, активно жестикулируя, он отвечает, кивая головой. Они подходят к кассе:
- Как обычно?
- Да.
Он забирает две пачки Сенатора, они садятся в машину.
- Ты уверена, что сможешь найти этот дом? Семь лет прошло.
- Да, конечно. Там слева был одноэтажный особнячок, а потом какой-то сквер, а потом сразу направо. Я помню. Я точно найду, не беспокойся, мы их найдем.
У него проблемы. Нужен юрист, который помогал им лет семь назад. Они не помнят ни имени, ни названия юридической конторы, ни адреса, только район. Он паркуется на Поварской.
- Давай пойдем от офиса, я так быстрее найду. Нет это не та улица, нужно на параллельную. А где были твои окна? Забыла, представляешь.
- На третьем этаже. Где балкон.
Они идут по параллельной улице. Она помогает себе, вспоминая дорогу вслух:
- Здесь сидели наши клиенты. Точно здесь, я помню. Ну не спорь. Они сидели у спортсменов, я помню. А потом нужно идти по прямой. Я помню, что, когда мы туда ехали, мы ехали по прямой. Нет, это не здесь. Точно. Там был особнячок слева.
- Там еще магазин был со странным шоколадом. Мы его купили, а есть не стали – гадость такая.
- Сам ты гадость. Шоколад с перцем. Темы Лебедева. Я его съела. Он был на самом углу, да? Если повернуть направо, и сразу на углу. А давай-ка сюда свернем, что-то мне кажется, это здесь.
Она поворачивает к школе и шагает к следующему зданию:
- Вот! Это здесь. Я нашла! Я же обещала тебе, что найду, - она протягивает руку к табличкам у двери – «Арт-Юрис». Точно, это «Арт-Юрис». Это они! Йеехууу! Я нашла! Я так рада, что тебе помогла! Я же говорила - у меня идеальная топографическая память! Если где-то была, обязательно найду это место.
Он шагает к двери.
- Ну, и куда ты собрался? Выходной, - они облегченно смеются. Поиски закончены.
- Пойдем туда, где шоколад, - он собирается свернуть налево.
- Ты чудовище. Ты заблудишься у собственного дома. Направо. Когда мы отсюда выезжали, мы поворачивали направо, - они сворачивают направо, - Ну вот. Тема Лебедев. Только теперь здесь его кафе, а не магазин.
- Может попьем кофе?
- А что вкуснее, наполеон или муравейник? Боже, что я делаю? Я же худею. А время есть? Тебе же нужно успеть к двум.
- Нормально. Успеваю.
Они выходят на веранду и садятся за круглый стол. Воробьи настораживаются.
Легкий поверхностный треп. Они понимают друг друга с полуслова. Они прошагали рядом через море разнокалиберных трагедий. Они умеют радоваться жизни. Лето. Суббота. Город пустой. Они одни на веранде. Московские воробьи сжимаются в кольцо вокруг их столика.
- Сейчас начнут шакалить.
- Да не. Не рискнут.
- А я тебе говорю, сейчас полезут на стол, я по их рожам вижу, - она хохочет, запрокидывая голову. Он улыбается, глядя как она смеется.
- Я люблю тебя, девочка. Я люблю тебя, - мягкий баритон, теплые глаза. Она опускает глаза к латте и снова поднимает к нему.
- Я не хочу говорить о любви. Я не хочу обсуждать эту тему.
- Я и не обсуждаю. Я констатирую факт.
Она долго молчит и смотрит ему в глаза.
- Твой уход был спонтанным? Или ты планировал это давно?
- Планировал давно.
Она запрокидывает голову и поднимает глаза. Щиплет нёбо. Смотри наверх. Смотри наверх, дорогая. Не опускай глаза.
- Посмотри мне в глаза, девочка. Почему ты на меня не смотришь?
- Потому что я начну плакать.
Улыбающиеся мужские глаза. Лучики от уголков. Солнце моё, ты так умен… У тебя такие теплые глаза. Ты не можешь быть настолько жесток. Они встречаются взглядами и снова долго молчат. Красивый седой мужчина с крупным четко очерченным ртом и упрямым подбородком. Сокрушительно женственная женщина с твердым открытым взглядом и кожаным браслетом на тонком запястье.
- Я задам тебе еще раз тот же вопрос. Скажи мне правду. Почему ты ушел?
- Не сейчас. Потом. Ты сейчас не поймешь. Ты мне веришь?
Она смотрит на облака. И чувствует, как сжимается кожа и холодеет затылок. Как щиплет небо! Боже мой, как щиплет нёбо! У него сердце. Его нужно беречь. Один раз он уже умирал в ее руках. Слезы скатываются и бегут к ушам. Сейчас потечет тушь. Он понимает, что он делает? Она имеет право сказать правду. Но у него сердце. А она не хочет помнить об этом сейчас. Глаза в глаза:
- Нет. Уже нет. Я абсолютно доверяла тебе. До дня, когда ты ушел.
Как тяжело текут по просевшим связкам слова. У него растерянный взгляд. Он молчит. Она держит паузу. Это он учил ее держать паузы в сложных разговорах - вынуждай собеседника прервать паузу первым.
- Почему ты плачешь, девочка?
- Потому что наконец я могу об этом плакать. И спросить у тебя, почему ты ушел. Потому, что, если я этого не сделаю, они снова застынут у меня внутри… Я прожила с ними полтора года. У меня такая странность – нет эмоций, когда что-то происходит. Накрывает потом. Вот накрыло.
Воробьи суетятся вокруг стола. Он кладет им крошки. Она кладет кусочек торта на ладонь и протягивает руку воробью. Мой веселый, радостный мир. Удержи меня. Прикоснись. Пусть птица сядет мне на ладонь.
- Я вернулась из поездки к тебе. Я вернулась к тебе вся. Каждой клеточкой тела. Каждой частью души. Ты ушел в этот же день.
У него больное сердце. Ему нельзя нервничать. Он звонит тебе каждое утро, чтобы спросить, как дела. Ты ему не звонишь. Ты находишь поводы не встречаться с ним. Молчи, девочка, молчи. Молчи о том, как открыла шкаф и не увидела его любимый костюм. О том, как смотрела на пустую вешалку и понимала, что он жил с тобой и договаривался с прежней семьей о возвращении. О том, что не смогла ответить себе на вопрос, зачем, за два часа до того, как уйти, он уложил тебя в постель. О том, как три недели уговаривала его кота отойти от входной двери. Как несколько дней подряд, забивая формулы в Excel, молча кричала небесам:
«Господи, Иисусе Христе, Сыне божий! Успокой мою душу! Успокой мое сердце! Успокой мой разум и дай мне силы! – и дотрагивалась большими пальцами до ногтей, считая молитвы. Тысяча. Нужно прочитать тысячу молитв. Тогда станет легче. Стало. Три дня непрерывных молитв. Кажется, стресс считают в баллах? За год ты набрала три максимума баллов – смену работы, смерть отца и его уход. И эти чертовы положительные онкомаркеры. И гребаная опухоль в третьем позвонке. Сказать ему про третий позвонок? Твое сердце здорово, девочка. Его сердце в шрамах инфаркта. Молчи. Зачем ему знать о том, как ты сидела на полу коридора рядом с котом и повторяла в зеленые глаза: «Пойдем отсюда, солнце мое. Он не придет».
Она молча плачет в облака.
- Я говорил тебе, возьми в руки шар, посмотри со всех сторон, и ты все сама поймешь.
- Видишь ли, я больше не хочу играть в игрушку «догадайся сама». Я не хочу ни о чем догадываться. Я хочу прямой ответ на прямой вопрос. Это как минимум честно.
- Потом. Я все расскажу тебе потом.
- Не парься. Я больше не буду тебя спрашивать. Проехали.
Проехали… Этот ответ был ей нужен сейчас. Ответа нет, и скользя по ее тонкой светлой коже с голубыми венками, звенящим шепотом клинка падает откуда-то сверху стеклянное лезвие гильотины. Падает и рассекает мир надвое. Двое за столом. Стеклянная стена между ними. Как же жжет нёбо, и как саднит и сжимается кожа. Все, девочка. Все. Вот она, эта стеклянная стена. Тебе осталось выплакать слезы, и ты свободна. Просто у него больное сердце. Молчи.
Она смеется растерявшемуся официанту:
- Молодой человек, дайте мне, пожалуйста, салфетку, кажется, у меня потекла тушь, - вытирает глаза и идет со смартфоном к низкому окну.
- Куда ты?
- Помнишь, я утром рассказывала про «поговори со мной вселенная»? Здесь текст на стекле. «Кепка. Вишенка. Бокал. Пузырьки. Находка», и там еще есть «Вечность». Как стихи, - она улыбается, возвращаясь к столу, - Прикольно, правда?
- Я не вижу «вечность»?
- Там, на книжной полке. Розовое слово. Ты слепая дыра и старый пень.
Они улыбаются друг другу. Воробьи таскают кусочки торта с салфетки.
- Ну ты упертая. Я же говорю, не возьмет с рук, - он снова улыбается глазами.
- Да ты мне всех воробьев распугал. Не возись и не смотри на него. Подбросишь меня до Серпуховки? Хочу заехать на Рижский за цветами.
В ее доме живые цветы. Ее дом уютен и безмятежен. Рядом с ней спокойно, легко и можно быть собой. Они болтают в машине. Он высаживает ее у Серпуховки. К двум часам он должен быть дома. В прежней семье. Той, что была до нее. Она выходит из машины, улыбается ему через окно и машет рукой. У него больное сердце. Он бывает у нее дома, когда ее нет. Она не говорит ему, что знает об этом. Он звонит ей каждое утро. Она берет трубку, но никогда не звонит сама. Она не хочет покупать цветы и поедет домой. Звонок:
- Что стряслось? Что-то забыл?
Мягкий теплый баритон:
- Девочка, улыбнись. Улыбнись.
- Я не хочу улыбаться. Я хочу забиться в угол и плакать.
Он просто не понимает, что делает. У него больное сердце. Она шагает к метро, повторяя в ритме шагов:
«Кепка. Вишенка. Бокал. Пузырьки. Находка. Вечность», - у метро разворачивается обратно и заходит торговый центр. «Кепка, вишенка, бокал, пузырьки, находка, вечность». Она возвращается домой с кучей пакетов, распахивает шкаф и относит все, что в нем висело, в мусоропровод. Одежда, обувь – выбросить все. Возвращается, снимает с себя белье, натягивает платье на голое тело. Последний комплект белья — в мусоропровод. Смотрит на пустые плечики и не торопясь начинает заполнять их новыми вещами. Кепка. Вишенка. Бокал…
